Протоиерей Андрей Филатов, Павел Владимирович Филатов. "К ПОРТРЕТУ РУССКОЙ ТРАГЕДИИ"23 Август 2016

Протоиерей Андрей Филатов

Павел Владимирович Филатов

К ПОРТРЕТУ РУССКОЙ ТРАГЕДИИ

России в XX веке выпал очень тяжелый, почти неподъемный жребий. К концу XIX века, при всех перекосах и противоречиях экономики и политической жизни, Россия была динамично развивающейся страной, с активным социумом и огромным потенциалом, львиную долю которого составлял человеческий капитал. Однако, при всем нашем максимализме и свойственном людям стремлении к схематизации, упрощению, не стоит забывать, что Россия была страной не только Лескова и Шмелева, но и Достоевского с Гиляровским. (Считаю, что баланс здесь нашел А.П. Чехов).

Православное духовенство, сложившееся как сословие к концу XVIII века, было частью структуры российского общества, социальной группой, и именно судьба православного духовенства в XX веке с наибольшим трагизмом, глубокой истинностью показывает, насколько сложен был цивилизационный выбор России среди разрушающейся картины мира «викторианской эпохи» Европы.

Русское духовенство было, по крайней мере, к концу XIX века, открытым сословием (я бы даже сказал, субсоциумом), со своими болезнями и проблемами, преимуществами и недостатками. У этого сословия была своя, особая внутренняя жизнь, неизбежно сопряженная с бытием всего многоликого российского мира.

Положение клира Русской Церкви в социальной структуре дореволюционного общества было достаточно противоречивым, причины этих противоречий были самыми разными. Ни Церковь, ни государство, например, так и не смогли удовлетворительно решить вопрос материального обеспечения клира, особенно младшего. Бедность, а то и нищета, была постоянным спутником клирика. «Миры» оставались очень сложным полем деятельности в силу своей религиозной неоднородности – кроме традиционного присутствия старообрядческого раскола, правда, весьма смягчаемого единоверием, в среду прихожан стали проникать либеральные (да и революционные, радикальные) идеи, а также атеистические учения. Мало того, эти идеи стали проникать и в само духовное сословие (достаточно, наверное, упомянуть самого влиятельного в истории семинариста) …

Но вот здание империи начало крениться…

Противоречия меняющегося мира привели к русско-японской войне, а внутри России – к первой русской революции и повышению активности радикальных политических партий. Однако первое испытание на прочность в начале XX века империя выдержала, хотя достаточного урока никто не извлек, – власть и общество, казалось, недовольно поворочались, но благополучно продолжили спокойно спать сытым и спокойным сном. Правда, недолго…

Рубежной датой истории прошлого столетия можно считать Первую мировую войну - она сильно поколебала старую, уютную Вестфальскую систему и привела к гибели старых монархий континентальной Европы. Гибель, в результате второй и третьей русских революций, империи как политического образования, привела к полному разрушению социальной структуры, и в «Декрете об уничтожении сословий и гражданских чинов» разрушение существовавшего мира находит свое законодательное оформление: «Все существовавшие  доныне  в  России  сословия  и сословные деления граждан,  сословные привилегии  и  ограничения, сословные  организации  и  учреждения,  а равно и все гражданские чины упраздняются…и  устанавливается одно общее для всего населения России наименование граждан Российской Республики»[1].  Так вращались, цепляясь друг за друга, уровни событий[2], сущностью которых было то, что мир менялся, трансформировался через тяжелую ломку. На месте прежней империи рождалось новое государство, утверждавшееся на принципиально иных основаниях. Сначала это государство было предметом фантазий утопистов. Потом о его неизбежном появлении через революцию говорили Маркс и его последователи, полагая, что разгадали тайну исторического процесса. Российские большевики, радикальные марксисты, не стали ждать больших длительностей, а воспользовались системным политическим кризисом, тем более, что философские основы нового государства были разработаны и выведены лидерами партии. Идеология, не допускавшая никаких разночтений, жестко детерминировала все модусы жизни страны. Кто не вписывался в «прокрустово ложе» идеологем, вынужденно оставался на обочине жизни. Или совсем исключался из нее. Религия воспринималась руководителями нового государства как «средство угнетения масс», и понятно, что верующий человек, а тем более, священнослужитель, пусть упразднились сословия, пусть все стали просто «гражданами», воспринимался как враг, как «пережиток ненавистного прошлого». Этим и была определена судьба духовенства после революции.  В период революционного угара, высшим выражением которого явилась Гражданская война, молох революции просто безжалостно, с диким ожесточением, давил Церковь. Вот, например, цитата из жизнеописания священномученика, протоиерея Константина Голубева: «"При расстреле в Богородске прот. Константина Голубева убийцы нанесли ему только рану и еще живого бросили в яму и стали засыпать землею. Несчастный поднимал из ямы голову и молил прикончить его, находящаяся при этом дочь его на коленях с рыданиями умоляла также, чтобы отца не хоронили живым, но ничто не помогало, и злодейство было доведено до конца..."»[3].  И подобных страшных преступлений против самой сути человеческой природы было большое количество…Такой степени насилия не мог, пожалуй, даже помыслить крупнейший теоретик войны, Карл фон Клаузевиц. Полагаю, на такое способны не воины, а опьяневшие от крови социопаты. 

Опьянение кровью в революционном бреду окончилось, началось не менее страшное время - в 20-30-е годы террор стал расчетливым и планомерным. По сути, это было запланированное уничтожение людей, принесение их в жертву Левиафану, поднимавшемуся из недр свершившейся революции во весь свой чудовищный рост. Вот уж поистине страшно, когда идея становится выше разума.

Промысл Божий, по определению Святителя Филарета, «…всегда всякому добру вспомоществует, а возникающее чрез удаление от добра зло пресекает и обращает к добрым последствиям…»[4]. Именно время страшных испытаний (подобных которым немного примеров в мировой истории) стало временем величайших христианских подвигов. Кто бы мог подумать, что в XX веке, который представлялся людям века XIX «золотым», христиане переживут в исконно православной стране гонения, которые можно сравнить с преследованиями верующих на заре христианской эпохи? Кто бы мог подумать, что некоторые вчерашние семинаристы будут выступать в роли преследователей, а многие скромные батюшки мужественно пойдут на страдания за веру, пойдут в лагеря и под пули, свидетельствуя своей смертью о Христе. В «Жизнеописаниях новомучеников» встречается такой пример: «…Сотрудники ОГПУ переговаривались о чем-то между собой. Затем нам помогли подняться с пола, вывели наружу и усадили в автомашину. Мы ехали сравнительно недолго и вскоре свернули в сторону от шоссе. Была уже глубокая ночь. На поляне около сопки была вырыта яма. К ней подводили по два человека и расстреливали. Меня подвели последним. Еще раз спросили, не отрекусь ли я от Христа. Я ответил, что не отрекусь, и читал про себя молитву. На душе у меня была радость, что удостоился венца мученика. Но меня не стали расстреливать. Мне развязали руки и приказали зарывать могилу…

Мужество убиенных произвело сильное впечатление на стрелков охраны, они сидели подавленные, а один из них, который находился рядом со мной, что-то бессвязно говорил о том, что они сами люди неплохие, но выполняли то, что им было приказано»[5]. Это ли не образец мужества, достойный первых христиан, живших во времена Нерона и Калигулы? И подобные примеры свидетельствуют, что Слово Божье – живо и действенно, неподвластно времени, «Иисус Христос вчера и днесь той же, и во веки»[6].

Не только охранники, но и товарищи по несчастью, заключенные, поражались силе духа верующих. В.Т. Шаламов, сын священника, человек очень сложной судьбы, сам долгие годы проведший в заключении, писал: «…более достойных людей, чем религиозники, в лагерях я и не видел. Растление охватывало души всех, и только религиозники держались»[7]. Словам Варлама Тихоновича, который в обычной и будничной манере описывал такие бездны ужаса страданий, что ум отказывается это воспринимать, вполне можно верить,

Подтверждением его слов может служить пример жизни двух Павлов. Первый – «Препростый» XX века, архимандрит Павел (Груздев), связанный жизнью с «Русской Атлантидой», городом Мологой, ушедшей под воду рукотворного моря…

Очень добрый, открытый человек, он не миновал лагеря, с его нечеловеческими условиями жизни, издевательствами, принуждениями отречься от веры в свое упование…

«— У меня ведь все кости переломаны, — пожаловался один раз батюшка...

Требовали от него на допросах подписать бумагу — «подробно содержания не помню, но смысл уловил: «От веры отрекаюсь, Бога нет, заблуждался!»

— Нет, — говорю, — гражданин начальник, этой бумаги я подписать не могу»[8].

Отец Павел не ожесточился и не сломался он напротив, спокойно совершал свой христианский подвиг… «Многих людей спас о. Павел в лагере от голодной смерти … зека № 513 (отец Павел – П.Ф.) … На зиму делал запасы. Рубил рябину и складывал в стога. Их потом засыплет снегом и бери всю зиму. Солил грибы в самодельных ямах: выкопает, обмажет изнутри глиной, накидает туда хворосту, разожжет костер. Яма становится как глиняный кувшин или большая чаша. Навалит полную яму грибов, соли где-то на путях раздобудет, пересыплет солью грибы, потом придавит сучьями. «И вот, — говорит, — несу через проходную — ведро охранникам, два ведра в лагерь»»[9]. И все это – после унижений, перенесенных от уголовников и лагерной администрации…До конца жизни отец Павел оставался радующимся о Христе ребенком, хоть и убеленным сединами…Сила Христова в немощи совершается[10].

Второй – священник Павел Флоренский, Леонардо XX века, гением которого гордилась бы любая страна. Как можно было допустить убийство гения? Горько становится от чтения писем отца Павла: «По приезде был ограблен в лагере при вооруж. нападении и сидел под тремя топорами, но как видишь спасся, хотя лишился вещей и денег; впрочем, часть вещей найдена. Все это время голодал и холодал… Кемь город отвратительный—сплошная грязь, серо, тускло, безрадостно, хуже не придумаешь. Рассчитывать на научную работу здесь совершенно невозможно, не только на серьезную, но даже на какую-нибудь»[11]. Ученый священник под «тремя топорами» думал о научной работе…Как такое оказалось возможным? В XX веке…Почему он думал о научной работе не за письменным столом, а под топорами преступников в лагере…Нет ответа…Нет. В XXI веке от Рождества Христова, полагаю, нужно помнить величие подвига свидетелей веры…Помнить Бутовский полигон, помнить Соловецкий лагерь. Помнить искалеченные жизни…И непрестанно молиться.

 

назад к списку новостей